Рассмотрим приведенные в монографии доказательства. Бовыкин подчеркивает, что возможность использования западной технической и организа­ционной помощи определяется способностью конкретной страны воспринять технику, организационные формы, капиталы и оградить свой внутренний ры­нок от конкуренции; важным условием является положительный баланс меж­ду притоком новых инвестиций и вывозом капиталов. Однако он обоснованно отмечает, что большая часть внутренних накоплений и иностранных кредитов шла на поддержание царского самодержавия и помещичьего землевладения. Приведенный Бовыкиным статистический материал, систематизированный в таблицах, свидетельствует о том, что в структуре народного хозяйства сто­имость фондов промышленности (включая мелкую) составила 8,8%, а сель­ского хозяйства — 34,8 %. Правда, удельный вес стоимости продукции промышленности (6522 млн руб.) в суммарной величине национального продукта в 1913 г. (20 266 млн руб.) представлял больший показатель: примерно треть . Тем не менее аграрно-индустриальный характер российской экономики к 1914 г. очевиден.

Важным считает Бовыкин вывод И.Ф. Гиндина о том, что денежный рынок России в качестве рынка, имеющего самостоятельное значение для кредитования и финансирования хозяйства, сложился только в 1909—1913 годах. Но и в последующий период для него была характерна пониженная эффективность вследствие замедленного оборота капиталов в русской тор­говле, ряда других факторов. Эта пониженная эффективность русского денежного рынка ставила его, несмотря на крупные ресурсы, в один ряд с денежными рынками второго порядка (Италия, Австро-Венгрия).

Другим примером служат крупные промышленные фирмы, занятые военным судостроением, «Руссуд» и «Наваль». В марте 1913 г. было заключено соглашение о производственной кооперации; возникла личная уния дирек­торов; к февралю 1914 г. был создан объединенный технический отдел. Все это можно, конечно, рассматривать как шаги на пути к трестированию. Однако автор приводит относящиеся к 1914 г. слова руководителя банковской группы, контролировавшей предприятия: «К сожалению, настоящий момент является не совсем благоприятным в смысле биржевой и общей экономичес­кой конъюнктуры для окончательного фузионирования предприятий, а кроме того, возвращаясь к условиям аренды земель обществами, мы должны указать еще на то обстоятельство, что если недостаточная долгосрочность, юридическая неопределенность и разрозненность договоров являются отрицательным по­казателем в каждом Обществе отдельно, то тем более это скажется при сли­янии обществ воедино. Исходя из последних соображений, мы считаем, что вопрос о поглощении «Наваля» «Руссудом» является пока еще преждевре­менным и поэтому должен быть сведен к вопросу о более тесном единении названных обществ в лице общих органов управления». Бовыкин отмечает, что дальнейшие шаги были сделаны «Руссудом» и «Навалем» уже в условиях начала первой мировой войны.[1]

Спустя десятилетие тема монополизации нашла продолжение в работе Лаверычева «Государство и монополии в дореволюционной России». Постановлением Отделения истории АН СССР (1972 г.) и особенно постановлением («рекомендациями») отдела науки ЦК КПСС подверглись осуждению все попытки научного, без равнения на теоретические штампы, изучения капиталистических отношений в России. В названных документах поиски историков «нового направления» были расценены как ревизионистские концепции. Наличие высокомонополизированных ведущих отраслей производства и кредита было провозглашено в качестве незыблемого показателя зрелости России для социалистических преобразований. Монография Лаверычева 1982 г. открывалась обзором высказываний Ленина по проблеме монополизации. Уже на первой его странице воспроизводилось положение, прочно вошедшее в историко-партийные документы советской эпохи, о том, что государственно-монополистический капитализм являлся полнейшей ма­териальной основой социализма. Сегодня, спустя двадцать лет после выхода монографии Лаверычева, положения о государственно -монополистическом капитализме как конечном продукте развития капитализма, высшей и после­дней стадии капиталистической эволюции, воспринимаются как всего лишь идеологические постулаты прошлого.